В школьных стенах все время происходят интересные и смешные истории с участием озорных ребят. Предлагаем Вам окунутся в школьную жизнь и ознакомиться со смешными сценками про школьников.
Сценка про нового учителя
В классе сидят ученики, девчонки красятся, листают журналы, мальчишки разговаривают. В класс заходит невысокий худенький очкарик.
— О, новенький!
— Опять, небось, второгодник!
— Это уж как пить дать! Я таких, как он, за версту узнаю!
— Молод он больно для второгодника.
— А он ничего, симпатичный...
— Тебя как звать-то?
— Корольков Николай Денисович.
— Никола, значит. А меня — Зинка. Держи корягу!
Очкарик смешался, покраснел и стал снимать очки. Зинка, снисходительно улыбаясь, убрала руку.
— Ой, девочки, стеснительный.
— Очкариков мы любим!
— Ребята, это, наверное, Витьки Королькова братан, того, который учился с нами в седьмом классе!
— Витюха — деловой мужик, он меня ушами научил шевелить.
— А ты тоже умеешь?
— Нет, не умею!
— Ты, собственно, откуда к нам прихилял?
— Я, собственно,… из учительской прихилял. Учитель я… Буду у вас физику преподавать. Здравствуйте, дети!
Сценка "На перемене"
Петя. Вася, ты сколько книг прочитал?
Вася. Сколько? Да я и не считал!
Петя. А я двадцать пять прочитал! И еще до конца четверти десять прочитаю!
Вася (с завистью). Ух, ты! Счастливый ты, Петя, сколько прочитать успел!
Петя. А что! Я и про рыцаря читал! Про него книжка — длиннющая, а предисловие — короткое! Предисловие прочитал — и все понятно. Книгу можно и не читать!
Вася (разочарованно). Да-а?! А про какого рыцаря ты читал?
Петя. Про какого… Как его… Вспомнил! Донкий ход!
Вася. Донкий ход?!
Петя. Донкий! А «ход» — это потому, что он на осле ездил, я картинку чудную в книжке видел! Все знаю! А ты чего зевал-то?
Вася. Да у меня сестренка болела, я ей каждый вечер свои любимые книжки читал.
Петя. Это какие?
Вася. «Приключения Гулливера», «Дюймовочку», «Сын полка».
Петя. Да… Повезло тебе. «Дюймовочку» (с усмешкой). Ну и ну!
Вася. Да я просто сестренке читал! Да и самому интересно было…
Петя (передразнивает). Интересно! Скажешь тоже. Я-то могу похвалиться — вон какие толстые книги читал! Значит, настоящий читатель! Понял?
Вася. Я-то понял… Только про рыцаря ты неправильно сказал…
Петя. Как это — неправильно?
Вася. Рыцаря этого звали не Донкий ход, а Дон Кихот Ламанческий. Он в Испании жил… А писатель-то кто? Кто книгу эту написал?
Петя. У этих писателей фамилии очень трудные! А чего их запоминать?! Ну ладно, побегу в библиотеку, еще какую-нибудь книгу возьму.
Вася. Постой! Да на осле ездил не Дон Кихот, а его оруженосец Санчо Панса…
Петя. Заладил тоже! Все запоминать — не хватит времени читать. Не получится, Вася, из тебя настоящий читатель!
Убегает.
Ведущий (к залу). А вы как думаете, ребята, кто из этих ребят на самом деле настоящий читатель? Петя или Вася?
Интересная сценка про глобус
Учитель. Дети, кто знает, что обозначает вот этот шар, насажанный на кол?
1-й ученик. Это чучело Земли.
Учитель. Тебе кол.
2-й ученик. Нет, это не чучело, а такая земляная голова.
Учитель. Тебе два.
3-й ученик. Нет, это настоящая Земля, но картонная только.
Учитель. Тебе тройка.
4-й ученик. Я знаю, синее — это вода, а коричневое — это земная корка.
Учитель. Четверка.
5-й ученик. Это модель Земли, только уменьшенная в сто раз. Если посмотреть в микроскоп, можно увидеть себя и весь наш класс. Это круглая карта, внутри пустая. Ее можно пальцем вращать.
Учитель. Пять.
*********************** Пугачев был в моем детстве первым достоверным историческим именем. Хотя нянька называла царей по именам, но я их путал, этих Александров и Николаев Первых, Вторых, Третьих... Они помещались где-то далеко, в Санкт- Петербурге, окруженные сенаторами и генералами. И в Мпасском заводе прямо показывали на Верхнеуральский тракт, который шел мимо больницы, откуда пришел сюда Пугачев с казаками и приисковыми. Не знаю, верно ли это исторически, но так утверждали жители Миасского завода. Мы в детстве играли в пугачевцев и солдат,— игра состояла в том, чтобы поймать Пугачева, не дать ему выбежать из сада, а если он выбегал, значит, выиграл...
Над озером Тургояк высилась Пугачевская сопка, а в колдовское топкое озеро Янышкуль Пугачев будто бы, спасаясь от царских войск, бросил мешок со своей казной. Солдаты вырыли канаву, чтобы спустить Янышкуль п Тургояк, по поперек этой канавы сама по себе встала каменная запруда, вода из Янышкуля сквозь течет, но не уменьшается. Все это я видел своими глазами.
На Урал я привез смутные воспоминания об иной, прожженной солнцем, песчаной земле, где города назывались как-то по-иному, по-южному, по-солиечному: Одесса и Херсон, Мелитополь, Никополь, Севастополь, Симферополь... Мне казалось, что от самых этих названий веет сухим зноем и песком. Здесь названия звучали совсем по- другому, травянисто-влажно, словно горное эхо слышалось мне в словах — Сыростан, Миасс, Иссык-Куль, Кисягач, Тургояк...
А няня называла совсем незнакомые места: Калуга, Тула, Орел, Рязань (она выговаривала «Резань»). Она при- ехала сюда из-за родной (родной) сестры, которая вышла замуж за здешнего. Няня хвалила свои родные места, тамошний народ и говорила, что здешний народ дикий, не- ; приветливый и говорит несуразно. И верно, когда, приехав в Москву, я пошел в первый раз в баню и попросил продать мне вехотку, подразумевая мочалку, меня с недоумением ; переспросили.
«назём» говорить «навоз» и нелегко отказался от уподобления такого слова, как «вица»,—оно мне и сейчас выразительнее, чем «хворостина» или «ветка».
Я, конечно, не могу припомнить, какое сплетение семейных обстоятельств привело няню с Орловщины в Миасский завод. Вспомнить не могу, а придумывать не хочется. Но родни и свойственников у нее здесь завелось множество, и под видом прогулки мы с ней отправлялись (то, что нам было строжайше запрещено!) в гости к ее родне, в маленькие домишки — их длинный ряд упирался прямо в лес и виден был из наших окон. С краю стояла маленькая избушка в два окна, где мое воображение поселило колдунью — постоянное действующее лицо няниных сказок. Няшша родня и знакомые почему-то жили именно в этом ряду,— наверное, оттуда она и пришла к нам наниматься, чтобы не уходить от родных. Там ее называли и кумой и мамой крестной, там меня потчевали душисто-кислыми квасами, покупными пряниками с изюмом,— словом, всем тем, что в нашем строго медицинском доме не полагалось давать детям. По однажды на ярмарке я стал просить маму купить розовых пряников. Мать сказала, что это гадость, что они крашеные и потому ядовитые. Я же уверял ее, что о пи очень вкусные и нисколечко не ядовитые.
— Откуда ты знаешь? Где ты их пробовал?
Мать рассердилась, застращала меня, и я признался. Няня получила выговор и потом корила меня и угрожала, что больше с собой брать не будет, но снова брала...
Мы ходили с ней в церковь. В нашем доме религия отсутствовала. Отец не только сам не верил в бога, по, как активный атеист и материалист-естественник, сколько я помню, вел со мною жестокие разговоры о том, что после смерти тело превратится в землю, а из земли вырастет трава, которую будет есть корова, а молоко от коровы будет нить какой-то там мальчик. Он утверждал, что это и есть единственное бессмертие.
|
