Сказала и бросила в него бумажный шарик. Глаз у нее меткий. Шарик стукнул его прямо по лбу. Засмеялся и Матей, Делая вид, что хочет запустить в нее гряз-ной, промасленной тряпкой, смеется и толь-ко теперь замечает, что дневной свет уже врывается в цех сквозь большие зарешеченные окна. В цехе три окна, у последнего работает Людмила. Сейчас она собирается уходить — заполняет рапортичку за столиком Павла Петровича. Ее светло-коричневый макинтош из добротного, наверное, очень дорогого материала, белый воздушный шарфик, туфли на высоких каблуках,, черные лайковые перчатки, лежащие на столике, — все эти вещи вызвали в памяти Матея отрывок неприятного разговора, слу-чайно услышанного в наборном цехе.
—    Приходит на работу выряженная,, расфуфыренная, надушенная, фи-и! Куда к черту — земли под собой не чует эта Горнару.
—    Наряжайся и ты, кто тебе не дает?
—    А мне на что? Я ж не охочусь за Вистиряну.
—    И не стыдно тебе?
Это разговаривали две девчонки. Скоро 
между ними вспыхнула ссора, которая прекратилась только когда начальник цеха прикрикнул на девчат.
Многого Матей не понял из их перепалки. А что и понял, принял за клевету. Как же иначе! Если б та чумазая сказала, что Вистиряну помирает по Людмиле, — это еще куда ни шло, а так — пустые разговоры. Матей не верит им. Нет. И рад, что не верит. Он ждет, когда Людмила пройдет мимо него. Другой дороги здесь нет. Пусть хоть одно словечко скажет — и весь день у него будет хорошее настроение, даже если Андрон опять станет глядеть волком.
Оделся уже и Гриценко. Ленька Гриценко. Башковитый парень. Говорит: «Павел Петрович, дайте мне Мируцэ, или не доверяете?» — «Нельзя», — коротко ответил инструктор. Мируцэ тогда огорчился, очень огорчился, что остается на съедение мастеру Андрону, но и обрадовался: кто-то добровольно захотел возиться с ним. Ленька даже не представляет себе, как тепло стало на сердце у Матея, когда он услышал его слова. И Василица не подозревает, что будь даже золотым тот бумажный шарик, которым она в него кинула, и тогда он не был бы ему так дорог.