Со льда и обоих берегов сыпались наставления и требования. Колька, видимо, слушал крайне напряженно, потому что сделал все правильно.
Когда работы закончились и Колька, сидя в мешке, радостно орал и сверкал глазами, я достала заветную бутылку и налила в его кружку коньяка. Бутылку коньяка мы с Марченко купили в Чульмане месяц назад на всякий случай.
— Ой, боже  мой,— поперхнулся чаем Колька,— та я  не знал, что вы меня вином поить будете, за это ж враз можно сызнова у воду лезть.
Коньяк здесь, конечно, был ни при чем, просто Колька не привык к вниманию.
Детально обследовали мы и ледопады — в ближайших долинах, особенно в той, к которой подъехали в первый день. По некоторым ледопадам, почти тут же застывая, стекала вода. Идя вверх по склону, мы нередко обнаруживали и незамерзающий родничок, что питал их глубинной водой. Что-то вертелось у меня в памяти, глядя на эти висячие ледяные языки, но что? Когда захотелось курить, я вспомнила...
...Чукотка, бухта Провидения, скалы над бухтой почти у вы-, хода в океан. Начинающаяся зима, громады черных гор, припорошенные первым снегом, узкие, осыпающиеся склоны крутых каньонов. Здесь мне нужно обследовать источники. Летом источники падают в бухту водопадами, и нередко до глубокой осени проходящие пароходы берут из них воду.
По каньонам к источникам я лезу вдвоем с молодым рабчим-чукчей. Зовут его Асахтиках. Бухта внизу лежит как рельефная карта. Тоненькая ниточка прибоя оттеняет темный скалистый массив гор узкой белой оторочкой. Маленький катерок-кузнечик завез нас сегодня сюда на весь день.
Асахтиках по-русски не говорит, и лазаем мы молча. Но, увы, и по-видимому, источники питаются грунтовыми, а не глубинными водами, они уже пересохли или перемерзли. Однако под осыпающимися темно-коричневыми плитками щебня где-то в глубине еще журчит вода. Возможно, небольшие межмерзлотные талички сохраняются еще долго, и ледопадики будут поэтому! кое-где какое-то время образовываться все ниже и ниже по склону.   
Закуривая, я протягиваю Асахтикаху пачку папирос. Он берет ее всю, деловито достает папиросу, а пачку кладет себе за! пазуху. Мы лазали целый день, все проверяли, нет ли все же!
Где-нибудь текучей воды, от которой нарастал бы лед. Все висячие ледяные языки нагло меня дразнили — страшно хотелось курить. Но Асахтиках был строг — только два раза неохотно вытянул он темными пальцами за кончик папироску и протянул мне, а потом, закуривая сам, отрицательно покачивал головой. Настаивать я стеснялась. Может быть, он думал, что я подарила ему эту пачку?..
После ледопадов Горбыляха мы много бродили по устьям его ближних притоков, чаще на нартах, но нередко и пешком. Везде лежали громадные и мощные наледи, почти всегда взломанные клокочущими быстротоками воды. Все говорило о том, что обширнейшие площади днищ окрестных долин насыщены трещинами и прогреты текучей водой, упорно рвущейся на свободу.
В палатку мы возвращались почти перед самой темнотой, уставшие и часто совершенно вымокшие.
Вечера на Горбыляхе
Не раз, кончив работы, уже в сумерки, а сумерки здесь наступают часов с пяти, присаживалась я где-нибудь на склоне долины на пне или завалившемся дереве. Совсем близко сидели куропатки, и замечала я их только по движению черных головок на белоснежье. Малейшее мое шевеление — и все черные угольки в снегу мгновенно замирали. Посвистывали рябчики. Ружей мы не взяли, и никто нас не боялся. Мне это нравилось. Хорошо, что для нас они не дичь, а просто живые лесные жители.
Однажды я подкараулила удивительный лунный день. Было неясное время перехода дня к ранней ночи, долина еще стояла в красновато-закатном свете, а снежные склоны затененного северного берега уже вошли в ночь, и между веток всходила луна. Тени от ближней сосны, что тихо поскрипывала под ветром, стали расти у моих ног. С сосны осыпался снег, зеленовато отсвечивали на склоне наледи.
А потом увидела я нечто и вовсе сокровенное. Несколько дней подряд почти рядом с лагерем начал вдруг подрагивать и собирался взорваться большой ледяной бугор, но, к нашему удивлению, через два дня он затих без взрыва. Сегодня, когда я пришла к нему вечером, он с тихим воркованьем, по-матерински поил из глубокой трещины в боку робкую серовато-зеленую змейку рожденного им ручья...