С самого детства важно приучать детей к желанию знать больше. Помогать знакомиться с культурой разных стран. Почему бы не начать со сказок разных стран и народов. Например, белорусские народные сказки.



Сказка - быль, да и песня - правда

Ходил по свету песенник. И сказочник по свету ходил. Вот как-то встретились они, стали вместе ходить. И так уговорились: один песни поёт, другой сказки сказывает. Кто что заработает, пополам делить.
Пришли в одно село, завернули в шинок, где мужики гуляли. Песенник и начал песни петь. Весёлую запоёт — мужики ногами притопывают, в пляс пускаются. Запоёт печальную — мужики принахмурятся, в чарку слёзы роняют. Кончил песенник петь, мужики хвалят: «Отродясь мы этаких хороших песен не слыхивали», — и надавали медных денежек, кто сколько мог. А сказочника и слушать не стали.
Вышли из шинка, песенник и говорит:
— Песня — правда, а сказка — вздор. Через песни ты мой хлеб ешь, а не я твой.
— Погоди, — отвечает сказочник, — больно спешишь. Где правда, где вздор, впереди видно будет.
Идут они по селу, а уже завечерело. Видят — в одной большой избе-пятистенке все окна светятся.
— Вот сюда зайдём! — сказочник говорит.
А там девки да молодые жёнки на беседу собрались. Которые кудели прядут, которые вышивают… Парни около девок крутятся.
Стал сказочник сказки сказывать. Весёлую расскажет—все смеются. Страшную говорит — все и дохнуть боятся, девки друг к дружке жмутся.
Кончит сказочник одну, ещё просят. Допоздна рассказывал. Накормили их досыта, да ещё кто кудели дал, кто пряжи. Вышли из избы, сказочник и говорит:
— Нет, брат, сказка правда, а песня вздор. Это ты через мои сказки хлеб ешь.
Тут они и заспорили. Песенник своё твердит, сказочник — своё. Спорили, спорили и на одном согласились: надо такого человека найти, чтобы их рассудил. Стали судью искать. Ну, им люди и посоветовали, сказали, что за рекой, на пчельнике, живёт старый пасечник, он дольше всех прожил, больше всех знает. Он и решит спор.
Переехали реку, пришли к пасечнику.
— Можешь ты нас рассудить? — спрашивают.
— А какая у вас тяжба?
— Такая и такая… — И всё ему рассказали.
Пасечник и говорит:
— Ну, садитесь, добрые люди. Я вас рассужу. Только вперёд покажите, кто что умеет. Кому первому начинать?
— Начинай ты, — говорит песенник сказочнику.
— Ну что ж, — сказочник отвечает.
Сел поудобней и начал.
Была б у меня хата тёплая да перина мягкая, сидел бы в печи хлеб пушистый, а в жбане был бы квас кислый, наелся бы я, напился да всю бы ночь байки баял, сказки сказывал. Это присказка, а сказка впереди.

Жил мужик ни бедный, ни богатый, и был у него единственный сын, а жена давно померла. Отец один сына растил, берёг да лелеял, ничего для него не жалел. И вырос сынок парням на удивленье, девкам на загляденье.
Дорос до совершенных лет, тут отец и задумал молодца женить. Присмотрел в соседнем селе сыну пару: красивую девушку, статную и не бедную. Поговаривали люди про её семью всякое, да мало кто что скажет, всех не переслушаешь!
Вот поженили их, свадьбу, как положено, сыграли. И повезли молодую в дом к жениху, чтоб хозяйкой там была. Приданое за ней дали хорошее, всё новое, неношеное. Смотрит молодой, примечает — новое-то всё новое, а вот зачем молодая метлу с собой прихватила, да ещё старую, прутья в ней пообломаны, повытерты.
Молодой и думает: «Неужто я своей жёнушке новой метлы не сделаю?! Завтра же с утра навяжу хоть три, хоть десять мётел. Пускай метёт, сколько душе угодно».
Легли они спать. Только задремал молодой муж, чует — жена с постели тихонько поднимается. Он один глаз приоткрыл, А она шасть к запечку, где метла стояла, берёт её да верхом садится.
Тут уж он и второй глаз открыл, глядит в оба. Недоброе, видно, затевает! Она заслонку у печки отслонила, собирается на метле через печь в трубу вылететь.
Вскочил он — да за метлу.
— Стой, ведьма, никуда не полетишь! И ведьмачить не будешь!
Изломал метлу и прутики разбросал. Она схватила от той метлы прутик, хлестнула его и крикнула:
— Я как была ведьмой, ведьмой и останусь! А ты был человеком, а теперь псом побегаешь.
Песенник руками всплеснул:
— Бывает же такое! Вот каково злую бабу в жёны взять!
— Погоди, ещё не то будет! — говорит сказочник. — Ты знай слушай.
— И мне послушать дай, — сказал пасечник.
Так оно и сделалось. Стал молодой муж псом. Всё, как и раньше, понимает, а сказать ничего не может. То рычит, то лает.
«Что же это она со мной сотворила?! Не житьё мне теперь. Пойду утоплюсь!»
А как к речке пришёл, на тёмные омуты, на бурливые водовороты посмотрел, страшно ему стало.
«Утопиться никогда не поздно. Побегу дальше, увижу больше».
И побежал на чужую сторону, где он никого не знал, где его никто не знавал. Из лесных краёв — в степь широкую. Селения там одно от другого редко стоят. Оно-то хорошо — людям на глаза не попадаться, да ведь голод не свой брат. А уж так он, бегаючи, проголодался, что, кажется, шкуру бы на себе изгрыз.
В той степи пас овец панский батрак. И как раз в ту пору собрался полудновать. Пёс и думает: «Сверну к пастуху, может, хоть корочку кинет».
Прилёг невдалеке, голову на лапы положил и прямо в глаза ему смотрит.
А пастух с утра до вечера, с ночи до утра в степи один. Словом перемолвиться не с кем. Вот и привык сам с собой разговаривать.
— Притомился пёс! — говорит. — Видно, издалека бежал! Верно, заблудился. Верно, от хозяина отбился. Верно, есть хочет.
И кинул псу корочку хлеба.
А овцы тем часом разбрелись по пастбищу, того и гляди, совсем в степь уйдут.
— Эх, — говорит пастух, — не ко времени полудновать начал. Было б мне овец до кучи сбить, а уж потом за еду приниматься.
Только так сказал, поднялся пёс, побежал по большому кругу, согнал всех овец в кучу.
— Вот это пёс! — пастух удивился. — Вот это помощник! Переломил краюху хлеба пополам, половину себе, половину псу.
Теперь они так работу поделили: пёс отару пасёт, пастух на солнышке лежит, то дремлет, то песни распевает.
Солнце за край степи ушло. Пастух загнал овец в кошару, замкнул замок и ключ к поясу привязал.
Утром проснулся, говорит себе: «Надо скорей кошару отмыкать!» Хватился ключа, а ключа на поясе нет.
— Батюшки! — испугался пастух. — Это что же такое делается! Должно, вора проспал.
Смотрит — овцы спокойненько траву щиплют, пёс около отары ходит, сторожит, приглядывает, и в зубах у него ключ на верёвочке висит.
— Ох, молодец мой пёс, молодец! — стал пастух приговаривать. — Надо его покормить, да и самому поесть не грех.
Любо-дорого поглядеть, как пёс ест. Кусок мяса откусит да сразу хлебом и закусывает. Ну, чисто человек, а не пёс! Пастух-то не знает, что тот и впрямь человек.
Завернул пастух остатки еды в тряпицу и сказал псу:
— Коли ты такой умный, паси сам, а я своих в селе проведаю, как там жена, как детки.
Пошёл да и загостился. Три дня в селе пропадал, три дня в степи не бывал.
Вернулся — пёс ему навстречу, за полу зубами хватает, к кошаре тащит. Посмотрел пастух, так и остолбенел: двенадцать овец зарезанных рядком лежат.
Пастух на пса посохом замахнулся.
— Вот твоя благодарность за хлеб, за доверие!
А пёс его на другую сторону кошары тянет, будто с собой приглашает. И что бы вы думали? На той стороне лежат рядком двенадцать волков — и у всех горло перегрызено.
У пастуха и посох из рук.
— Спасибо тебе! — говорит псу. — Мне бы так не управиться. Чего доброго, меня бы самого волки растерзали. Теперь-то всё ладно. Перед паном управляющим за овец волчьими шкурами откуплюсь. Тёплые из них шубы выходят. И себя не забуду — из овчин тулуп сошью.
На радостях закатился чабан в шинок. Пьёт чарку за чаркой, перед людьми куражится.
— Я нынче сам себе и пан, и князь. У меня подпасок завёлся, такой, не скажу какой. Только лучшего не сыщешь. Что хочу, то и делаю, никого не боюсь!
А тут как раз завернул в шинок управляющий — табак у него, вишь, кончился. Как завидел наш храбрец пана управляющего, так у него душа в пятки ушла. А управляющий на него напустился.
— Ах ты, такой-сякой, — кричит, — в шинке прохлаждаешься, а овцы без присмотру по степи бродят! Вот поедем сейчас к отаре, если хоть одна овца пропала, прогоню сейчас же. Прах тебя побери!
Приехали. Управляющий увидел зарезанных овец, затопал ногами:
— Так и есть, как я говорил! Теперь тебе век не расплатиться!
— Не туда вы смотрите, пан управляющий, в ту сторону поглядите. Там лежат тёплые шубы и для вас, и для главного управляющего, и для самого князя.
Повернул голову управляющий, да так и ахнул: двенадцать матёрых волков — один к одному и все, как один! Тут он и сменил гнев на милость.
— Как же ты их одолел? — спрашивает.
— Да не буду врать, — пастух отвечает. — Не я это, а мой верный слуга, мой помощник.
— Какой такой помощник?!
— А вон он, овец пасёт.
Пёс услышал, что про него бают, подбежал и поклонился управляющему. Да не просто мордой мотнул, а встал на задние лапы, правую переднюю в сторону отвёл и головой низкий поклон отвесил.
— Ну и ну! — только и молвил управляющий. — Это пёс панский! Не тебе, мужичьей кости, быть ему хозяином. Вот тебе десять рублей, а собаку — мне.
Пастух своего помощника и за сто рублей бы не отдал. Да разве с паном управляющим поспоришь?!
Посадил пан пса в коляску и уехал.
Привёз к себе, и такие в доме чудеса пошли, что пан ни на один час с собакой расставаться не хотел. День и ночь при себе держал.
А тут как раз пановы именины подоспели. Съехались к нему гости, управляющие из других княжеских имений. Князь-то богатый был, земли-то у него немеряно!
Выпили паны, и, как водится, зашёл у них разговор о пустяках. Стали они собаками хвалиться. Именинник слушает, посмеивается. А уж когда все нахвастались, позвал своего пса и говорит:
— Покличь-ка мне Ивана, Романа да третьего — Степана. Смеются гости: какое поручение собаке дают! Такой собаки и на свете нет, чтобы его выполнила!
А пёс степенно из комнаты вышел, недолго пропадал, назад идёт, трёх слуг за собой ведёт.
Паны и смеяться перестали, спрашивают у слуг, как кого зовут.
Один отвечает:
— Я — Иван.
Другой отзывается:
— Я — Роман.
Последний говорит:
— Те двое — Иван да Роман, а я третий — Степан.
Тут паны поверили, какие собаки на свете бывают.
А имениннику ещё мало. Велел собаке уголёк принести, чтобы трубку раскурить. Опять никто не верит: как же тварь четвероногая горячее принесёт?!
Вот пёс входит, в зубах у него ложка, на ложке уголёк тлеет. И подносит тот уголёк хозяину трубку раскурить.
У панов много времени на забавы, да и забавам конец приходит. Отпраздновали именины, разъехались гости. А главный управляющий остался и принялся просить пса себе в подарок.
Хозяин думает шуткой отговориться:
— Чтобы именинникам подарки делали — знаю. И сам сегодня подарки получил. А чтобы гость у именинника подарка требовал — такого не слыхивал.
Главный управляющий своё гнёт: отдай да отдай ему собаку. Рассердился управляющий, сказал:
— Не достанется тебе мой пёс!
И главный рассердился:
— Коли так, мне не достанется и твоим не останется!
Вскочил в коляску, поскакал к самому князю.
Что он князю наговорил, они вдвоём знают, а только утром уже от князя к управляющему слуги были посланы со строгим наказом: сейчас же пса князю представить.
Батраку с управляющим не спорить, а управляющий против князя ничего не смеет. Отдал он пса, да ещё низко кланялся.
Князь в комнатах пса держать не стал. Сколотили по его велению конуру, просторную, тёплую — к зиме шло дело, во дворе канат протянули, чтобы псу на цепи кругом бегать.
Неспроста так князь сделал. Трёх лет не прошло, как женился князь. Через год родила княгиня сына, и — вот беда! — в первую же ночь пропал младенец, неведомо как, неведомо куда. Никто ничего не слыхал, никто ничего не видал. Искали, искали и следа не нашли.
А теперь княгиня опять ребёнка ждёт. Мало ли что случится?
Князь так думал: если пёс и вправду такой умный, как рассказывают, может, хоть он устережёт от беды неведомой.
Так оно и шло: пёс днём на цепи бегал, еду ему подавали прямо с княжеского стола. Ночью с цепи спускали. Вроде бы вольней, да двор княжеский — что твоя крепость: ограда высокая, ворота на засовы заложены, замками замкнуты. Затосковал пёс, обидно ему, всё-таки он человек! Может, и убежал бы, как-нибудь изловчился, да жаль ему княгиню молодую. Слышал он, как слуги меж собой толковали, что первого её младенца унёс неведомо кто: то ли цыгане, то ли нищие, то ли нечистая сила. «Поживу пока», — думает.

Замолчал тут сказочник, остановился дух перевести. А песенник его торопит:
— Давай говори скорей! Охота знать, что дальше было.
Усмехнулся сказочник:
— Зачем тебе слушать, как я вздор горожу?
— Вздор не вздор, а ты скажи, уберёг пёс младенца или не уберёг. И что с ним потом было?
— Э, нет, — покачал головой сказочник, — зима за весной не наступает, в середине лето да осень будут. И сказка своим чередом идёт.
— Хочешь слушать, так слушай, — пасечник сказал. — А слову не мешай.
Песенник замолк. Сказочник опять сказывает.

Через какое-то время родились у княгини два сына.
Князь от счастья себя не помнит. Созвал на радостях гостей. Пьют, едят гости, и князь с ними. Слуги гостям подносят и себя не забывают.
Пировали почти до полуночи. Потом разошлись, огни погасили, спать легли.
Князь говорит:
— У нас пёс надёжный, устережёт! — и тоже заснул.
Не знал он, что слуга за гульбой да весельем забыл собаку на ночь с цепи спустить.
Бегает пёс вокруг двора по канату, цепью бренчит.
Только полночь минула, сам собой замок на воротах открылся, сам засов отодвинулся. Крадётся в усадьбу ведьма, да прямо к дому. Признал сразу эту ведьму пёс — жёнка это его, та, что псом его оборотила. Рвётся он с привязи, но крепко канаты свиты, прочно цепь скована. Стал канат перегрызать. До половины перегрыз.
А ведьма уже из дому выходит, двух младенцев к себе прижимает. Рванулся тут пёс что было силы — лопнул канат. Зарычал пёс, на ведьму бросился. А у той руки заняты, она младенцев держит, ногами его пинает, к воротам пробивается. Рвёт её пёс острыми клыками, а следу не остаётся и кровь не течёт.
Так бы и унесла детишек, да когда она уже у самых ворот была, запели первые петухи. Тут она младенцев и бросила, сама в ночной тьме будто растаяла.
Пёс подобрал младенцев, отнёс их в конуру и сам рядом прилёг. Обхватил лапами, телом своим греет. Ведь мороз на дворе, стужа лютая.
На рассвете проснулся князь, встал, пошёл своих сынков проведать. Смотрит — обе колыбельки пустые, княгиня спит, и няньки спят.
— Ах, — закричал князь, — пёс окаянный! А я-то на него надеялся! Лучше бы я сам глаз не сомкнул, верней бы уберёг!..
Схватил двустволку заряженную, выбежал на крыльцо. Не раздумывая долго, вскинул ружьё — бах по конуре из одного ствола. Да сгоряча не попал.
Тут пёс младенцев лапами расшевелил. Они и заплакали.
Как услышал князь жалобный плач своих деток, чуть ума не решился. Бросился к конуре, ребяток слезами обливает, пса целует, благодарит.
На выстрел уже все домочадцы выскочили, детишек унесли. И по приказу князя в тот же день надели на пса богатый ошейник, шитый шелками, самоцветными каменьями изукрашенный.
Да пса княжеская милость не радует, лучше бы ему волю подарили!
«Ну, ладно, — думает, — дождусь ночи, сам как-нибудь убегу. Я своё дело сделал!»
Пришла ночь, полночь с собой привела. И опять, как вчера, сами собой ворота растворились. Жёнка его появилась.
— А, — говорит, — тебе псом неплохо живётся. Вишь, как тебя разукрасили! Слушай же меня: ты мою летучую метлу изломал, младенцев у меня отнял, я больше над ними власти не имею… А над тобой имею!
Хлестнула его прутиком и проговорила:
— Побегал ты псом, теперь птицей полетай!
И оборотился пёс соловьем. Да не серым соловушкой, а птицей красоты несказанной, невиданной. Шелка да каменья, что на ошейнике были, засияли перышками разноцветными.
Поднялся на лёгких крыльях соловей, вокруг княжеского двора облетел, сам себе жалуется:
— Было бы время тёплое, лето красное, хорошо бы я прожил. Куда захочу — полечу, где вздумаю — поклюю да воды попью. А теперь зима лютая, стужа великая, все поля, все луга снегом закалило. Ни согреться, ни прокормиться… Чем так мучиться, лучше разом с жизнью расстаться!..
Сложил крылья и пал камнем на землю. Да какой у птахи вес?! Не убился он, даже не расшибся.
Что же делать! Надо дальше жить. Забился под стреху, ночь переждал. Утром полетел, куда крылья понесли, куда ветер направил.
Прилетел в крестьянский двор, а там скирда гречки стоит. Да вся частой сетью-сильём оплетена сверху донизу, чтобы птицы зерно не клевали.
Наша птаха думает: «Хоть с голоду, хоть в силках—всё одно пропадать! Может, зёрнышко изловчусь ухватить!»
Ухватил одно зёрнышко, второе склевал, а на третьем в силках запутался. Что больше бьётся, то крепче волосяные петли держат.
На ту пору вышел из избы хозяйский сын, мальчишечка-малолеток. Приметил птицу, сказал:
— Как же тебя, бедную, глупую, догадало в силках запутаться?
Освободил её и в дом принёс.
А у того мальчишечки сестра была старшая, тихая да ласковая. Глянет — на сердце теплеет, усмехнётся — в тёмной комнате просветлеет, будто солнышко из-за облака выплыло.
Увидела сестра птицу и говорит:
— Подари мне, братец, соловейку. Я тебе отдарю, чем захочешь.
Мальчишечка отвечает:
— Бери так, коли понравилась.
Понесла девушка соловья в горницу, посадила в клетку. Смотрит — запечалилась птица, голову набок свесила. Тут девушка дверцы растворила и говорит:
— Скучно тебе, видно, в клетке сидеть, полетай хоть по горнице. Была б весна, я б тебя на волю отпустила.
Соловей полетал по горнице, потом сел на клетку и запел. Так запел, что не слушаючи заслушаешься.
Девушка вздохнуть боится, как бы той песне не помешать. Ровно жалуется соловушка на долю горькую, а какая та доля — не понять девушке. Смутно у неё на душе, роняет она слёзы, как берёза по весне, если кору надрезать.
Кончил петь соловей, девушка слёзы утёрла и говорит:
— Часто в наш сад птахи залетают, песни свищут. А такой песни, как ты спел, не слыхивала. Не ведаю, кто ты таков, а только не птица. Чует моё сердце — человек ты.
Чуть промолвила, стал перед ней молодец — плечи широкие, кудри льняные, глаза голубые.
Не успел молодец слово сказать, зашуршало что-то за печкой — и выползла оттуда змея, гадюка чёрная.
Испугалась девушка, удивилась: откуда среди зимы змее взяться?! А змея прямо к молодцу ползёт, жалом грозится. Молодец не растерялся, наступил гадюке на хвост, стал заговор говорить:
— На синем море-океане стоит камень Алатырь. На том камне растёт яблоня. На той яблоне змеиное гнездо. В том гнезде — три шерстины: шерстина чёрная, шерстина белая, шерстина красная. На тех шерстинах лежит змея-скурлупия, ведьма лютая. Найдут на тебя, ведьма, три тучи, тучи грозные — одна каменная, другая водяная, третья огненная. Каменная побьёт, водяная утопит, огненная спалит. Не будет тебе места ни во мхах, ни в болотах, ни в гнилых колодах, ни в тёмных лесах, ни в зелёных лугах, ни в быстрых реках, ни в крутых берегах, ни в жёлтых песках, ни за межой, ни под межой, ни в траве, ни в крапиве. Этим разом, добрым часом плюю и дую на тебя, бесстыдную. Сгинь, ведьма, пропади!
Зашипела гадюка, свилась кольцами и дух испустила.
— Кто тебе та змея? — спросила девушка. — Почему на тебя зло имеет?
Тут рассказал ей молодец всю правду, как есть. Что я вам баял, то и она услышала.
Устал я сказывать, да и сказке скоро конец — что долго говорить! Полюбилась молодцу девушка, и он ей полюбился, как водится.
Невестины родители молодых благословили, свадьбу сыграли. Пожили недолго, потом муж сказал жене:
— Один я у отца; верно, крепко он тужит, думает, меня и на свете нет. Поедем к нему, его старость покоить. А твоим отцу с матерью утеха останется — их сынок, твой братец родимый.
Как молодой муж сказал, так и сделали. К отцу поехали, хорошо зажили, а сейчас ещё лучше живут.
Кончил сказочник сказку сказывать. Сидят все трое, молчат. Потом песенник говорит:
— Ну, брат, твоя взяла! Сказка — правда, а песня — вздор.
А сказочник не соглашается.
— Как же песня — вздор, если через песню с человека заклятье спало.
Отозвался тут пасечник:
— Что ж вас судить, добрые люди, раз вы сами меж собой всё рассудили. Идите, народ радуйте. Когда вместе, когда поврозь, как придётся. Вот и сказке Сказка - быль, да и песня - правда конец, а кто слушал - молодец!



Петрушка

Жил на свете один пан. Большое было у него имение, а всякого добра и не счесть. Но из всех своих богатств больше всего любил он свою гончую. И хитрая ж была эта собака - ну, прямо, как человек. Что пан ей ни прикажет - все сделает. И имя дал ей пан не какое-нибудь, а человечье: Петрушка.

А надо сказать, что пан тот был злой-презлой. Ни один работник не мог прослужить у него больше недели.

И вышло однажды так, что пан вовсе без работников остался: все поразбежались. Попробовал он было сам за работу приняться. Да где там: и делать-то ничего не умеет, и ленится. Известное дело, привык на готовом жить. Запряг тогда пан лошадь и поехал работников искать. Ездил-ездил, а никто к нему не идет: все знали, что плохой этот пан!

Возвращается пан домой сердитый. Глядь - навстречу хлопец идет и песню поет. А сам оборванный да босой.

“Ну, - думает пан, - спрошу, может, хоть этот оборванец пойдет ко мне в батраки”.

Придержал он лошадь.

- Эй, босоногий хлоп, - кричит, - не наймешься ли ко мне в работники? Остановился хлопец.

- А чего ж, - говорит, - не наняться, раз хороший пан попался. Давай нанимай.

Усмехнулся пан и думает: "Эге, видно, наймется, коль хорошим меня посчитал".

- Ну, так садись на воз, - говорит. Сел Янка (так звали того хлопца) на панский воз, и поехали они в имение.

Приезжают домой, а пан и говорит Янке:

- Бери вторую лошадь, поезжай в лес по дрова. Янка смутился.

- Может, пане, сначала бы пообедать... Я, видишь, с дороги проголодался.

- А я разве тебя обедать нанимал, а не работать? - закричал пан. - Ишь какой хитрый! Почесал Янка затылок и говорит:

- Да я ж не знаю, где панский лес и какие там дерева рубить.

- Ну, - отвечает пан, - я заморился и не могу тебе рассказывать. Это сделает моя собака Петрушка. Я шепну ей, и она отведет тебя, куда надо.

Запряг Янка лошадь и поехал вслед за собакой. Обрадовалась собака, что выбралась на волю, и давай прыгать да куда попало летать. И Янка следом за ней. Собака в лужу - и работник с возом за ней, собака в кусты - и Янка туда же.

Так вот и в лес приехали.

Только срубил Янка одно дерево, а собака повернулась и домой побежала. Бросил Янка работу, сел на воз и следом за собакой. Куда собака - и Янка туда.

Увидал пан, что работник без дров вернулся, напал на него и давай его бить. Бил-бил, чуть не забил.

Наутро разбудил пан Янку и велит:

- Ступай, лентяй, барана зарежь: нынче гости ко мне приедут.

- А какого, пане, барана зарезать? - спрашивает Янка.

Пан махнул рукой:

- Мне неохота тебе рассказывать. Кликни Петрушку - к которому она подбежит, того и режь.

Взял Янка нож, который побольше, кликнул собаку и пошел в кошару. А кошара у пана большая - и овец и баранов в ней много. Вот и стала собака бегать по кошаре: подбежит к одному барану, к другому. А Янка вслед за ней - и хвать по горлу, по горлу тех баранов, к которым подбегает Петрушка. Так всех и перерезал.

Пришел пан поглядеть, хорошего ли барана зарезал Янка для гостей. Как посмотрел на кошару, так за голову и схватился: все бараны его перерезаны!.. Опять начал пан бить Янку. Бил-бил, чуть до смерти не забил.

Едва очухался Янка, а пан ему и говорит:

- Теперь, дурень, вари баранину! Да смотри, чтоб была вкусная: перцу подсыпь и петрушки покроши.

Думал-думал Янка, что это за петрушка, а потом вспомнил; да это ж так панскую собаку зовут! Зарезал он собаку, содрал шкуру, а мясо покрошил мелко и - в котел, как пан приказал.

Собрались у пана гости. Начал Янка бараниной их угощать. Едят паны собачину, аж за ушами трещит. Наелись так, что и дышать не в силах.

- А теперь, дорогие гости, - говорит пан, - покажу я вам свою ученую собаку. Эй, Янка, покличь сюда Петрушку.

- Какую, пане. Петрушку? - удивляется Янка. - Ты же сам мне велел ее покрошить да баранину приправить.

Как услыхал это пан, так и позеленел от злости. А тут его так замутило, что все внутренности перевернулись. Ну, из пана и дух вон.



Лёгкий хлеб

Косил на лугу косарь. Устал и сел под кустом отдохнуть. Достал мешочек, развязал и начал хлеб жевать.

Выходит из лесу голодный волк. Видит - под кустом косарь сидит и ест что-то. Волк подошел к нему и спрашивает:

- Ты что ешь, человече?

- Хлеб, - отвечает косарь.

- А он вкусный?

- Да еще какой вкусный!

- Дай мне отведать.

- Что ж, отведай.

Отломил косарь кусок хлеба и дал волку.

Понравился волку хлеб. Он и говорит:

- Хотел бы я каждый день хлеб есть, но где мне его доставать? Подскажи, человече!

- Ладно, - говорит косарь, - научу тебя, где и как хлеб доставать.

И начал он волка поучать:

- Прежде всего надо землю вспахать...

- Тогда и хлеб будет?

- Нет, брат, постой. Потом надо землю взборонить...

- И можно есть хлеб? - замахал волк хвостом.

- Что ты, погоди. Прежде надо рожь посеять...

- Тогда и хлеб будет? - облизнулся волк.

- Нет еще. Дождись, пока рожь взойдет, холодную зиму перезимует, весной вырастет, потом зацветет, потом начнет колоситься, потом зреть...

- Ох, - вздохнул волк, - долго ж, однако, надо ждать! Но уж тогда я наемся хлеба вволю!..

- Где там наешься! - перебил его косарь. - Рано еще. Сперва надо спелую рожь сжать, потом в снопы связать, снопы в копны поставить. Ветер их провеет, солнышко просушит, тогда вези на ток...

- И буду хлеб есть?

- Э, какой нетерпеливый! Надо сначала снопы обмолотить, зерно в мешки ссыпать, мешки на мельницу отвезти и муки намолоть...

- И все?

- Нет, не все. Надо муку в деже замесить и ждать, пока тесто взойдет. Тогда в горячую печь садить.

- И спечется хлеб?

- Да, спечется хлеб. Вот тогда ты и наешься его, - закончил косарь поученье.

Задумался волк, почесал лапой затылок и говорит:

- Нет! Эта работа больно долгая да тяжелая. Лучше посоветуй мне, человече, как полегче еду добывать.

- Ну что ж, - говорит косарь, - раз не хочешь тяжелый хлеб есть, поешь легкий. Ступай на выгон, там конь пасется.

Пришел волк на выгон. Увидел коня.

- Конь, конь! Я тебя съем.

- Что ж, - говорит конь, - ешь. Только сперва сними с моих ног подковы, чтоб не ломать тебе зубы об них.

- И то правда, - согласился волк. Нагнулся он подковы снимать, а конь как ударит его копытом в зубы... Перекувыркнулся волк - и бежать.

Прибежал к реке. Видит - на берегу гуси пасутся. “А не съесть ли мне их?” -думает. Потом говорит :

- Гуси, гуси! Я вас съем.

- Что ж, - отвечают гуси, - ешь. Но сперва окажи нам перед смертью одну услугу.

- Какую?

- Спой нам, а мы послушаем.

- Это можно. Петь я мастер.

Сел волк на кочку, задрал голову и давай выть. А гуси крыльями хлоп, хлоп - поднялись и полетели.

Слез волк с кочки, поглядел вслед гусям и пошел ни с чем.

Идет и ругает себя последними словами: “Ну и дурень же я! Зачем согласился петь? Ну, теперь кого ни встречу - съем!”

Только он так подумал, глядь - идет по дороге старый дед. Волк подбежал к нему:

- Дед, дед, я тебя съем!

- И зачем так спешить? - говорит дел. - Давай сперва табачку понюхаем.

- А он вкусный?

- Попробуй - узнаешь.

- Давай.

Достал дед из кармана кисет с табаком, сам понюхал и волку дал. Как нюхнул волк во весь дух, так весь кисет табаку и вдохнул. А потом как начал чихать на весь лес... Ничего от слез не видит, всё чихает. Так чихал с час, пока весь табак не вычихал. Осмотрелся, а деда уж и след простыл.

Пошел волк дальше. Идет он, идет, видит - на поле стадо овец пасется, а пастух спит. Высмотрел волк в стаде самого лучшего барана, схватил его и говорит:

- Баран, баран, я тебя съем!

- Что ж, - говорит баран, - такова моя доля. Но чтобы долго тебе не мучиться да не ломать зубы об мои старые кости, стань лучше вон в той ложбинке и раскрой рот, а я взбегу на горку, разгонюсь и сам влечу к тебе в рот.

- Спасибо за совет, - говорит волк. - Так мы и сделаем.

Стал он в ложбинке, открыл рот и ждет. А баран взбежал на горку, разогнался и трах рогами волка по голове. Так искры из глаз у серого и посыпались, весь свет перед ним закружился!

Опамятовался волк, покрутил головой и рассуждает сам с собой:

- Съел я его или нет?

А тем временем косарь закончил работу и идет домой. Услыхал он волчьи слова и говорит:

- Съесть-то не съел, да зато легкого хлеба отведал.