*******************************

Недавно, сидя на балконе пятого этажа гостиницы «Южный Урал» в Челябинске, выстроенной на том месте, где некогда стоял этот монастырь, и глядя на пышный сад, разбитый на площади, по которой мы
когда-то шли, я вспомнил пророческие слова милой моей подруги. Да, Ма­рианна говорила тогда о садах социализма, говорила во­преки воющему ветру и моей унылой философии. И все, о чем она говорила, исполнилось: ветер доносил запах цветов из сада, и статуи белели среди зелени...
Мы очень дружили в то время. В обращении Марианна стала как-то проще. Порой она тоненьким голоском запе­вала какую-нибудь уральскую частушку
Ее пребывание в Тавранкуле, где она жила в крестьян­ском доме и спала на печке, пошло ей на пользу. Она те­перь хорошо знала, как и чем живет деревня, набралась всяких смешных и поучительных историй, которыми нас порой забавляла.
Она была педантически строга в отношении своих обя­занностей, общественных и служебных. Марианна разри­совывала диаграммы и схемы для лекций, которые она чи­тала. Отправляясь па лекцию, таскала с собой эти разри­сованные картоны, похожие на щиты.


Теперь в смысле последовательности материалистиче­ских взглядов она пе уступала мне, а порой и поучительно наставляла меня. Она работала инструктором Политуправ­ления Приуральского военного округа, по всем гарнизо­нам нашего громадного округа рассылались ее методиче­ские разработки.
О чем мы говорили тогда? По-прежнему много о лите­ратуре и искусстве. Но каждая новая статья или речь Ленина, каждая доставленная через агентство  новая книга вызывали наше оживленное обсуждение.
В конце зимы письмом сообщили из дома, что семья их уезжает в Крым, куда в то время перебрасывалась с Ура­ла большая группа партийных и советских работников. Одной из причин, двинувших их семью в столь дальнее путешествие, было то, что Марианна стала последнее вре­мя часто прихварывать, простужаться, покашливать, вра­чи рекомендовали ей решительную перемену климата и предупреждали, что ей угрожает туберкулез.
И тут я вдруг понял, что мне предстоит надолго, а мо­жет и навсегда, расстаться с Марианной. Казалось бы, мы н виделись не так часто, может быть, раза три за зиму. Разлука... Я даже про себя не произносил этого печально­го слова. Но тогда-то я стал впервые спрашивать себя: не люблю ли я ее? Я не испытывал по отношению к ней ни­чего похожего на то, что испытывал поотношению к дру­гим девушкам, в которых влюблялся. Но мне все время не хватало ее, мысленно я вглядывался в милое лицо, и мне хотелось, чтобы ее быстрый и ясный взгляд коснулся меня, чтобы я слышал ее звонкий и несколько однотонный смех, чтобы она назвала меня по имени или каким-нибудь прозвищем, одним из тех, которые, меняясь, потом сопро­вождали меня всю нашу жизнь. Так что же?..
Значит, все это любовь?
Получилось так, что по служебным делам мне следова­ло выехать в Екатеринбург. «Вот тут-то я и увижу ее...» — подумал я.
С вокзала, как это всегда водилось, я приехал прямо к ним домой. Было утро, Марианна только вымыла голову и, подвязавшись полотенцем, стояла у стола и возилась с по­судой после утреннего чаепития. Я
спросил шутливо: «По­чему у тебя такой вдовий вид?» Это рассмешило ее, она что-то в топ ответила мне. Но мне было не до шуток. Рас­сказывая о причине своего приезда, я во все глаза смотрел на нее — мне хотелось разглядеть, в чем кроется секрет ее новой власти надо мной, власти, о которой она явно не подозревала. Да и сам я не находил источника этой вла­сти. Мураша как Мураша, мила, как всегда,
и привычна в обхождении. И все в ней издавна до родственного знако­мо — и тоненькое личико, и манера
говорить, и смех. И все это, оказывается, мне нужно как хлеб, как воздух. Так, значит, это любовь? Но весь мой небольшой и все же оп­ределившийся опыт восставал против этого слова, напол­ненного для меня другим, совсем другим, темным и хмель­ным, волнением.
Я побывал в округе и узнал, что должен остаться в Екатеринбурге — принять участие в организации окруж­ных военно-политических курсов, а впоследствии рабо­тать там.