Переделанная песня на мотив всем известной песни понравиться всем! Порадуйте учителей - подарите им песню переделку про школу.
 Песня переделка про учителя музыки
Знаю, милый, знаю, что с тобой,
Не учил ты гамму, не учил,
Ты увлекся бегом и борьбой
И по хору двойку получил.
Без меня тебе, любимый мой,
Не петь, как Паваротти,
Без меня тебе, любимый мой,
Лететь с одним крылом,
Без меня тебе, любимый мой,
Служить в саперной роте,
Ты придешь ко мне, любимый мой,
И мы еще споем… (смена мелодии)
Ты придешь такой ненужный,
Ты придешь такой незванный,
Улыбнешься мне натужно,
Чист, как только что из ванны,
Скажещь, дайте еще нот мне,
Мало, Алла, мало Алла,
Это завтра, а сегодня,
Я б тебя поцеловала
Песня переделка учителя математики (нач. класов) ("Кабриолет")
1. Почему так путаются мысли?
Почему так часто меркнет свет?
Вы откуда взяли эти числа?
Где же вы нашли такой ответ?
Припев:
А я сяду на самокат,
И уеду куда-нибудь,
Там, где дети душой горят,
Там, где можно легко вздохнуть,
А я сяду на самокат!
2. Как хотела я душой согреться,
Когда шла впервые на урок,
Но от ваших формул стынет сердце,
И я жду с унынием звонок. Припев.
Песня переделка для учителя математики (мужчины)
Мне нравятся все школьницы на свете,
Отличницы и дуры – всё равно,
Скажу я не бросая слов на ветер,
Что для себя решил уже давно:
Для милых дам, для милых дам
Полегче я вопрос задам,
За милых дам, за милых дам,
Всегда решу задачу сам,
За милых дам, за милых дам
Черчу я параллелограмм,
И разорвусь я пополам
Для милых дам! Песня ученика, которого вызвали к доске на уроке музыки
исполнить песню, а он забыл слова
(на мелодию "Три танкиста" или "Выхожу один я на дорогу") Выхожу один я на дорогу
В старомодном ветхом шушуне,
Ночь тиха, пустыня внемлет богу,
Дай же, Джим, на счастье лапу мне (2 раза)
Отчего так сердце замирает?
Отчего так рвется от тоски?
В эту ночь решили самураи
Перейти границу у реки (2 раза)
Ты жива ль еще моя старушка,
Что так часто воешь при луне? На последних двух строчках можно сменить мотив на "Катюшу"
Выходила на берег Катюша
В старомодном ветхом шушуне (2 раза)
Еще одна переделанная песня на мелодию "Три танкиста"
Песня музейного работника
Над музеем тучи ходят хмуро,
Здесь Мамай, наверно, воевал,
Но смотритель говорит понуро:
«Пятый класс здесь нынче побывал».
Всюду жвачка, фантики, огрызки
Вперемешку с комьями земли,
А на задней стенке кто-то низко
Написал: «Машинка – короли».
Самолет качнулся от испуга,
Экспонаты все удивлены,
Три пилота, три веселых друга
С укоризной смотрят со стены.
Песня переделка про завучей
В основе - песня в исполнении Кристины Орбакайте 1-й учитель:
Ой, а кто это такой приближается,
Ой, а чей это ротик открывается,
В классе прыгал и скакал,
Объяснять не давал,
А теперь он, как ни в чём, улыбается.
Вместе:
Губки бантиком,
Бровки домиком,
Похож на маленького славного гномика,
В голове моей сто тысяч почему,
Объясни мне, ненаглядный, что к чему.
2-й учитель:
И узнать сегодня так интересно мне,
Потому что кое-что неизвестно мне:
И зачем ты пиво пил, и за школой ты курил,
И вторую обувь тоже не носил!
Губки бантиком,
Бровки домиком,
Похож на маленького славного гномика,
В голове моей сто тысяч почему,
Объясни мне, ненаглядный, что к чему.
3-й учитель:
Ой, а кто это такой удивляется,
Ой, а чьи это глазки округляются
Ученик: Я не пил и не курил,
Учителя (с сарказмом): В белых тапочках ходил,
Ученик: Это завучи ко мне придираются!
Все:
Губки бантиком, бровки домиком,
Похожи на маленьких славных гномиков,
Жалко все-таки в сортирах их мочить,
Ну, а как их уму-разуму учить! *************************
Я верю этому рассказу, так как Дмитрий Андреевич неоднократно проявлял эту замечательную партийную скромность в целом ряде аналогичных поступков.
в период, когда он заканчивал «Мятеж», его, автора едва ли не наиболее хроникальных, близких к историческим фактам произведений советской литературы, очень сильно, видимо, тянуло отойти от этого своего жанра и усилить элементы вымысла в своем творчестве.
Одна подобного рода попытка запомнилась мне особенно рельефно.
Это было на одном из еженедельных творческих собраний, происходивших в зале бывшего особняка Морозова. Дмитрий Андреевич прочел там свой новый рассказ. После реалистического рисунка «Чапаева» и первых набросков «Мятежа», с которыми мы уже были знакомы, рассказ об абстрактно-романтическом коммунисте, находящемся в тюремном заключении в какой-то абстрактно-капиталистической стране, показался нам неудачным. Товарищи один за другим выступали и критиковали Дмитрия Андреевича. Едва ли не половине выступавших призыв в армию еще предстоял через год или два, а он, комиссар прославленной Чапаевской дивизии, слушал, мрачно положив на ладонь свою кудрявую голову, и молчал, не подавая реплик, изредка переспрашивая, когда ему неясен был смысл возражения.
Когда кончили выступать, он взял слово и сказал примерно следующее:
— Я очень много работал над этим рассказом, и он мне еще сейчас нравится. Но ваши доводы меня убедили,— очевидно, рассказ правда не удался. Что же мне делать? — весело спросил он и сам себе ответил: — Я не буду его печатать!
И действительно, рассказ этот был напечатан лишь по его смерти.
Он пришел на одно из собраний писателей-коммунистов, и, здороваясь с ним, я поразился тому, какая у него горячая рука. Я сказал ему об этом, он нахмурился, с укоризной покачал головой и глазами показал на жену свою, которая сопровождала его. Потом, улучив минутку, когда мы остались вдвоем, он сказал:
— У меня повышенная температура; если Пая об этом узнает, мне придется уйти, а ты кричишь громко: «Руки горячие!»
Так началась болезнь, коварная болезнь, которая свела его в могилу и отняла у советской литературы и у советского народа одного из выдающихся людей нашей эпохи.
Почти с самого начала болезни врачи сказали нам, что он должен умереть. Но при температуре 39—40°, уже потеряв сознание, Дмитрий Фурманов продолжал бороться за жизнь, за право по-прежнему отдавать ее революции. Эта борьба поражала врачей, и мы, его друзья, начинали надеяться на чудо — на выздоровление Митяя. Дом походил на вооруженный лагерь, на штаб борьбы. За это время все его товарищи продежурили у его постели, со всех концов Советского Союза получались телеграммы, запрашивающие о состоянии его здоровья, по телефону не переставая звонили, и очень часто мы не знали даже имен тех, кто справлялся о здоровье Дмитрия Андреевича.
Но вот приостановилось дыхание, похолодели руки, остекленели и пожелтели дорогие черты лица...
Смерть Дмитрия Андреевича Фурманова всколыхнула широкие слои нашей общественности, эхо ее прокатилось по всей провинциальной и партийной прессе. Все написанное Фурмановым было собрано в посмертные тома Собрания сочинений, памятник поставлен на могиле, а все новые и новые поколения читателей читают его произведения с таким же глубоким волнением, с которым они прочитаны были их отцами и матерями.
Свежим ветром, сдувающим прочь всякое литературное жеманство и гнилую вонь декадентщины, которая в то время еще сильна была в нашей литературе, повеяло со страниц фурмановских книг.
|
