фотохудожников.
Это фотоискусство не оставит Вас равнодушным.
********************************************
Достаточно сказать, что известный большевик Цюрупа был председателем Уфимской городской думы.
Я восхищался отцом. И так как в то время я все, что чувствовал, выражал в стихах (неуклюжесть своих стихов я сам сознавал, но все-таки ничего не мог с собой поделать и продолжал их писать), я посвятил отцу стихотворение, которое не отличалось никакими поэтическими достоинствами, по довольно верно обрисовывало его душевное состояние:
Все, что гнало меня, рассеялось, как туча,
[I дух мой бодр, и воля вновь могуча,
И снова страшный путь меня к себе зовет,
II па щите своем я вновь пишу — вперед!
Идти, идти вперед! Вести людей по свету.
Нелегок будет путь, но все ж сомнений нету,
Враги не страшны мне! Когда же смерть
придет.
Скажу в последний раз: — Я шел и вел вперед!
Отца очень тронули эти стихи. Он потрепал мою чернокудрявую голову, прошелся по комнате, что всегда делал, когда волновался, помолчал и вдруг очень серьезно спросил, что я думаю делать в будущем.
Я сказал, что хочу быть писателем. Оп одобрил мое намерение, но напомнил, что для этого надо быть по-па- стоящему образованным человеком.
Я рассказал ему, что очень люблю историю и политическую экономию, а также науку о литературе...
— Я бы советовал тебе поступить на историко-филологический факультет университета...
Так отец, опять-таки без всякого нажима и нравоучений, привел меня к необходимости вернуться в Челябинск, сдать экзамены на аттестат зрелости, то есть за шесть классов реального училища, перейти в седьмой класс и окончить его, что давало право на поступление в университет...
Отец мой был умный, добрый человек, и я всю жизнь помню его. Но мне не хотелось бы, чтобы кто-либо думал, что я в какой-то степени идеализирую отца. Та часть интеллигентной молодежи, которая на переломе к Октябрьской эпохе переходила на сторону пролетариата и к которой принадлежал я, для того чтобы совершить этот переход, должна была критически взглянуть па свой быт,
па семейный уклад, на жизнь своих родителей. Если бы у меня не было такого беспощадного взгляда, я не мог бы стать коммунистом. Многое в жизни отца я должен был признать неправильным, и о многом я говорил себе: «Нет, не так буду я жить и не так поступать! И все же, если мне удалось совершить в своей жизни что-либо хорошее, думаю, что во всем этом присутствует пример отца, его помощь и его влияние.
Нравственное влияние его внутри нашей семьи было огромно. Для пас, детей, это был высший авторитет, причем добивался он этого незаметно, мягко. Отцу обязан я общим направлением своего чтения, он сам был начитан в художественной литературе, а вкус у него был безошибочный. Из рук отца получил я книги Толстого и усвоил его привычку всю жизнь читать и перечитывать произведения великого писателя земли русской. «Воину и мир» отец перечитывал каждые два-три года, и эта унаследованная от него привычка сохранилась у меня па всю жизнь.
Проникнутые атеизмом, лекции отца по биологии воспитывали материалистическое воззрение не только у меня. Он был врач-эпидемиолог и бесстрашно выезжал па холерные эпидемии. А когда в 1919 году в Челябинске вспыхнула эпидемия тифа, отец был членом тройки «ченатиф» и погиб на посту — выехал в один из глухих участков Челябинской губернии на помощь своему коллеге, участковому врачу, заразившемуся тифом, спас его и заразился сам.
Отца хоронил весь город, и даже через год после его смерти газеты добрым словом помянули его. Похоронили отца на Новом кладбище, рядом с красноармейцами, умершими от ран.
Через несколько лет я узнал, что на месте этого кладбища построены жилые кварталы. Но я столько раз слышал от отца, что никакого значения не имеет, что будет с телом человека после смерти, и что вечна только жизнь человечества, идущего к добру, справедливости и всеобщему счастью, что думаю: отец был бы рад, если бы знал, что над его могилой шумит невиданно новая, бьющая полным ключом социалистическая жизнь.
